Битвы божьих коровок - Страница 80

— А мне — нет, — ответил краснорожий Тимур Манивальдович под одобрительное похмыкивание присутствующих.

— Меня зовут Пацюк Георгий Вениаминович, я следователь по особо важным делам… — самочинно повысил себя в звании стажер. А что, звучит совсем неплохо: Пацюк Георгий Вениаминович, следователь по особо важным делам. А еще лучше — Пацюк Георгий Вениаминович, Генеральный прокурор Российской Федерации.

— Следователь по особо важным делам? Ну а я тогда — Хуан Антонио Самаранч, в натуре! — захохотал Жумыга.

И-эх, если бы при Пацюке были его заветные корочки, а не эти молью траченные мухоморы, этот алконавт попрыгал бы у него, как вошь на гребешке! Но корочек не было, и с этим приходилось считаться. Что ж, придется все-таки нарушить статью № 309 УК РФ “Подкуп или принуждение к даче показаний…”. Пацюк вытащил из кармана сотенную и поманил ею Жумыгу.

Сотенная сразу сделала того сговорчивее. Напрочь забыв, что он “Хуан Антонио Самаранч, в натуре”, Жумыга двинулся за Пацюком.

При помощи нехитрых манипуляций с купюрой Егор загнал его в кабину “Москвича”, а сам уселся рядом, на водительское сиденье.

— Ну? — спросил Жумыга, не сводя глаз со ста рублей.

— В прошлую субботу, во второй половине дня вы были в районе Московского проспекта…

— А вы откуда знаете?

— …вы были в районе Московского проспекта и проезжали мимо ресторана “Аризона-69”. Проезжали?

— Не знаю. — Поджарая румяная сотенная гипнотизирешала Жумыгу. — Вам виднее. Если говорите — проезжал, значит, проезжал.

— Около ресторана вас остановила черноволосая девушка. Очень красивая, — задержав дыхание, добавил от себя Пацюк.

— Ну, этих девушек как грязи…

— Очень красивая. Черные волосы, броский макияж, черная помада, на щеке небольшая родинка с правой стороны. Черный длинный плащ, на левой руке три кольца. Одно — с большим черным камнем без оправы — на безымянном. Еще одно — на указательном, камешек помельче, овальной формы. И серебряное кольцо на большом — дракон с витым хвостом. Небольшая черная сумочка…

Жумыга завороженно слушал Пацюка.

А Пацюк… Он помнил каждую крошечную морщинку у нее на лице, каждую складку на сгибе рукава! И даже длину каждой ресницы.

— Вспомнили?

Чертов Жумыга, пропивший свою память еще тогда, когда Адам и Ева шастали по райскому саду без фиговых листков, напряженно молчал.

— Вспомнили? — еще раз повторил Егор. Сотенная стремительно вырывалась из рук Жумыги, и он не мог, не хотел, не желал с этим соглашаться.

— Может, еще какие приметы? — с затаенной надеждой спросил Тимур Манивальдович. — А то какие-то кольца, черный плащ… Ей-богу, так каждая вторая прошмандовка выглядит, если не первая. Вы по существу говорите.

Пацюк с трудом удержался, чтобы не влепить алкашу оплеуху. Поставить производство ангелов на поток и цеплять каждому сопроводительный ярлык “Прошмандовка. Расфасовщик № 1” — это было слишком.

— Красивая девушка! Очень красивая. Вы меня понимаете?

— Все очень красивые, — продолжал упрямиться Жумыга. — Вы какие-нибудь особые приметы сообщите.

— Ну хорошо. У нее был сломан ноготь на правой руке. На указательном пальце, — уже ни на что не надеясь, сказал Пацюк.

И тогда Жумыга вспомнил. Определенно вспомнил: глаза Тимура-Самаранча расширились, нос расплющился, а губы вытянулись в трубочку.

— Ну! Что же ты раньше не сказал, деятель?! Про ноготь. Точно! Подсела ко мне одна сумасшедшая. Всю дорогу по этому ногтю убивалась, рыдала даже.

— Откуда знаешь, что по ногтю?

— Да сама она и сказала! Не сразу, конечно. Сначала, когда машину остановила… ну, не остановила даже, а, считай, под колеса бросилась… Так вот, минут пять она тряслась, все приговаривала: “Что же теперь делать, что делать?!” Я спрашиваю: “Что случилось-то?” Она замолчала, а потом давай мне про свой сломанный ноготь талдычить. Даже мне его под нос совала, говорила, что растила-де не одну неделю, и так бездарно потерять! Да, именно так она и сказала: “бездарно потерять”. Я думал, ее валерьянкой придется отпаивать. Один раз даже остановился, банку пива ей взял, чтобы успокоилась.

— А она?

— Даже спасибо не сказала. И не успокоилась, заметьте. Так и проплакала всю дорогу.

Да, это было вполне в стиле Мицуко — такой, какой ее запомнил Пацюк. Не проронить ни единой слезинки, узнав, что бывший возлюбленный покончил с собой. И лить потоки над каким-то жалким ногтем.

Что ж, именно это делает женщину женщиной.

Но Жумыга, похоже, так не думал.

— Не может нормальная женщина так из-за пустяков исходить! Я вот что думаю. Она, скорее всего, со своим хахалем полаялась. Я, конечно, утверждать не могу, но, по-моему, она до того, как меня тормознуть, из какой-то машины выскакивала. Может, кто-то ее расстроил или под юбку полез. Обычное дело. А то и того похуже.

— Чего — “похуже”? — насторожился Пацюк.

— Дело молодое, — ограничился туманным намеком Жумыга.

— Она о чем-нибудь еще с тобой разговаривала?

— О хахале своем?

— Да при чем здесь хахаль! О чем-нибудь…

— Да нет.

— Ну хорошо… А потом? — спросил Пацюк.

— А что потом? Дала деньги, сказала, чтобы я подождал.

— Ну?

— Я ждал. Почти час. Но она не вышла.

— Откуда?

Жумыга снова напрягся.

— Подожди… Она же называла адрес… С самого начала назвала. Только села — и назвала. Еще перед тем, как по своему ногтю чертовому панихиду заказать… Точно, сказала, что ей нужно… Куда же ей было нужно?

— Давай вспоминай! — Пацюк снова потряс бумажкой.

— Где-то в центре… Дай бог памяти… То ли на Фонтанке, то ли на канале Грибоедова…