Битвы божьих коровок - Страница 37

Следующим на очереди был Бабаджон Насруллаев, забитый улыбчивый дехканин с лицом Авиценны. Сорок минут мучительных выкладок на пальцах — и Насруллаев подтвердил все сказанное приятелем. Да, он первый заметил свет в окне особняка во время совершения утреннего намаза. Он давно выбрал себе это чистое место на отдаленном, самом высоком холме — для молитв. Да, когда молитва была закончена, он на некоторое время задержался на вершине, привлеченный светом. В это время к нему присоединился Павло. Он указал ему на свет. Оба решили выяснить происхождение загадочных отблесков.

Приятели Насруллаева и Полтавченко ничего существенного к уже данным показаниям добавить не могли. Русский они знали “мало-мало, якши?”, но общую картину состряпать сумели. Все пятеро эти два выходных провели на рабочих местах — как и предыдущие субботы и воскресенья. Никто из них понятия не имел даже об имени соседа; никто никогда с ним не разговаривал; никто никогда не видел возле дома посторонних; никто никогда не видел, чтобы к Спасскому приезжали гости. Слова “никто” и “никогда” доминировали в лексиконе залетных строителей, и Забелину пришлось смириться с тем, что ничего больше он из косвенных свидетелей не выдоит.

Как ничего не выдоит и из самого Спасского.

Этот — крепкий орешек, этот будет держаться до последнего. Забелин хорошо знал этот тип лютиков-хиппи, модернизированных урбанистических дурачков в очочках без оправы “Арриведерчи, Roma” и с университетом за плечами. И не просто с университетом, а с каким-нибудь гуманитарным вывертом. Английский с французским да немецкий с испанским их не прельщают, подавай им что-нибудь поэкзотичнее. Португальский без примесей, японский с каллиграфией или малайский с диалектами…

Да, такие типы никогда не нравились Забелину. Кроме приснопамятных очочков, в джентльменский набор Феликса Спасского входили: копеечная серьга в ухе (в виде дракона, кусающего свой хвост), копеечный перстенек на мизинце (в виде скорпиона, жалящего себя в голову) и не поддающиеся исчислению веревки на запястьях.

Во времена юности Забелина собирательный образ Феликса Олеговича Спасского украшал собой стенды “ОНИ МЕШАЮТ НАМ ЖИТЬ”.

Сам Спасский держался совершенно спокойно, если не сказать — отстранение. Его совсем не смущало то обстоятельство, что задержан он был неподалеку от места преступления, а именно — спящим на раскладушке, под которой стоял таз с кровью убитой.

— Вы же понимаете, что это ничего не значит, господин следователь, — мягко увещевал подозреваемый Забелина.

— Значит, вы полагаете, что убийство в доме, который вы сторожите, ничего не значит?

— Я к нему непричастен.

— А таз с кровью под вашей раскладушкой… Как он там оказался?

— Вот вы и должны установить, как он там оказался. Вы ведь сотрудник правоохранительных органов, не я. И вы должны доказать мою невиновность или найти более существенные доказательства моей виновности, чем эта… емкость с кровью. Разве на ней уже обнаружены мои отпечатки?

Спасский снял свои старенькие “Арриведерчи, Roma” и аккуратно протер их рукавом. И кого-то живо напомнил Забелину. Где-то он уже видел и эту лисью мордочку, и эти бесцветные, сдвинутые к переносице глазки, и такие же бесцветные волосики… И короткую верхнюю губу.

— Кое-какие отпечатки на … как вы сказали, “емкости”, обнаружены, — соврал Забелин. Соврал от отчаяния: не было на тазу никаких отпечатков. — Так что нам остается подождать только результатов дактилоскопии.

— Подождем. Время ведь у нас есть? — Спасский, этот блеклый обмылок, откровенно хамил следователю.

— Время есть. А пока расскажите мне, где вы были в субботу вечером.

— Когда было совершено убийство, я так понимаю? — холодно уточнил Спасский.

— Правильно понимаете.

— Меня не было. Я уезжал на выходные.

— Надеюсь, найдется хотя бы несколько свидетелей, которые это подтвердят?

— Надеюсь. — В голосе Спасского послышались тревожные нотки.

— Мать, сестра, возлюбленная. — Забелин сразу же ухватился за кончик этой тревоги и принялся рвать ее зубами.

— Мама сейчас в санатории… “Северная Ривьера”. Это недалеко от Зеленогорска. Санаторий для сердечников, — пустился в пространные и совершенно ненужные объяснения Спасский.

Он явно занервничал. Это было уже кое-что, и Забелин воспрянул духом.

— Значит, вы ездили к ней?

И снова сторож продолжил манипуляции с очками.

— Не совсем.

— Что значит “не совсем”?

— Я собирался поехать. Даже взял билет на электричку… Но в последний момент решил остаться в Питере.

— Что вы говорите! И почему вы решили остаться?

— Купил книгу, — просто сообщил Спасский. — Довольно редкую. Я давно ее искал. А когда нашел, то…

— То?

— Просто вернулся домой. Я так безуспешно за ней гонялся, и когда, наконец, заполучил, — просто стало жаль тратить время на пустяки.

— На мать и санаторий “Северная Ривьера”?

— Возможно, я не совсем точно выразился…

— И что это за книга?

— “Бодо Тодол”, — после непродолжительного молчания раскололся Спасский. — Тибетская “Книга Мертвых”. Дореволюционное издание. Без купюр…

Только теперь Забелин понял, кого так сильно напоминает ему Феликс Олегович Спасский. Гиммлера! Такого же тихоню-палача и доморощенного оккультиста!

— Вы ведь видели место преступления, Феликс Олегович.

— Да. Я видел место преступления, — после непродолжительного молчания подтвердил сторож.

Забелина передернуло от бесстрастности его голоса. Даже если Спасский, как он утверждает, и невиновен в убийстве, мог бы проявить хоть какое-то сочувствие к жертве, хоть какое-то сострадание.