Битвы божьих коровок - Страница 98

— …Что же вы двери высаживаете, девочка? Старческий голос за спиной заставил Настю вздрогнуть. — Вы же видите, что никто не открывает. Скажите спасибо, что я милицию не вызвала.

— Спасибо…

— И не сидите на холодном полу. Вы еще очень юная, вам детей носить. Разве можно так, милая?

Настя поднялась со ступенек и осторожно приблизилась к старухе. Она была совсем крошечная, похожая на девочку, которая забыла вырасти. Забыла, да так и состарилась, не вспомнив.

— В этой квартире никто не живет, — сказала состарившаяся девочка.

— И давно? — спросила Настя.

Вопрос ее был абсолютно лишен смысла: какая разница, как давно здесь не живут? Главное, что не живут сейчас.

— С лета… Может быть, с конца июня… Не помню точно, но разве в моем возрасте это важно?

— Извините, что побеспокоила вас. Я сейчас уйду.

— Думаю, им было бы приятно. — Старуха задумчиво пожевала губами.

— Кому? — удивилась Настя.

— Жильцам… К ним редко кто приходил. Зрение у меня неважное, но слух, слава богу, хороший. Вот вы стучали только что, а у меня даже в поджелудочной железе отдавалось. Она у меня больная…

— Простите, ради бога. Я просто искала мальчика… Мне кажется, он жил в этой квартире. Вот, посмотрите…

И прежде чем Настя успела сообразить, что делает, рука ее потянулась к карману куртки, где лежали фотографии.

— Это он. Вы знаете его?

— Предупреждаю, у меня неважное зрение… Старуха поднесла фотографии к глазам и долго, мучительно долго их рассматривала.

— Отвратительное зрение… Почти ничего не вижу… И поджелудочная… А лекарства такие дорогие… Если у вас будет возможность, никогда не старейте, девочка! Это так ужасно, так ужасно быть n'est pas frais!.. <Не первой свежести (фр.)>

— Не понимаю…

— Конечно, не понимаете, милая! Но лет через шестьдесят… О, как вам будет это близко…

Настя попыталась взять фотографии из разбитых артритом пальцев старухи. Но не тут-то было! Старуха перебирала снимки, цепко держась за их края и причитая по поводу безвозвратно утраченного зрения.

— А ведь раньше у меня были великолепные глаза. И я даже стреляла из духового ружья, представьте себе… Это Владик.

— Что? — не поняла Настя.

— Мальчика зовут Владик. Они жили здесь с бабушкой. Очень замкнуто. Ни с кем не общались. А потом уехали куда-то.

— В конце июня?

— Да-да… В конце июня звучит как “в конце жизни”, вы не находите?

— Они уехали насовсем?

— Они вывезли мебель… Правда, мебели было совсем немного.

— Может быть, они оставили адрес?

— Ну что вы! Я же говорила, они жили очень замкнуто. И этот мальчик… Владик… По-моему, он был серьезно болен.

Ну конечно, на фотографиях он совсем не улыбался!

— Серьезно болен? — переспросила Настя.

— В наше время это называли Melancolie de noire… Черная меланхолия. Это так печально…

Что такое “черная меланхолия”, Настя не могла взять в толк. В их семье никто не болел, кроме плодовых деревьев и винограда. Из года в год Настя боролась и с антракнозом черной смородины, и с ржавчиной малины, и с монилиозом груш, и с мучнистой росой на винограде, называвшейся довольно романтично — “милдью”.

Была еще и ее собственная застенчивая аллергия на крыжовник, но она под категорию “болезни” не подпадала.

И вот, пожалуйста, какая-то черная меланхолия!

— А вы не знаете, к мальчику… к Владику приходил когда-нибудь молодой человек? Темноволосый, очень красивый…

— Все молодые люди красивы, милая. Хотя бы потому, что они молоды. Вы тоже очень красивая.

— Спасибо, — Настя покраснела. — И все-таки?

— Не знаю, милая… Они ни с кем не общались. А я не привыкла навязываться.

— Я возьму фотографии…

— Подождите… Это же воздушный змей, правда? — Старуха потрясла снимком перед Настей. — Это воздушный змей, какая прелесть! Tres joli! <Очаровательно! (фр.)>

Если сейчас старуху не остановить, она вполне может углубиться в воспоминания о том, как запускала змеев с Павлом Первым. И играла в куклы с Екатериной Второй, когда та еще была бедной немецкой принцессой на горошине!

— Значит, адреса они не оставили? — переспросила Настя.

— Увы, милая. Возьмите ваши фотографии…

— Может быть, его можно где-то узнать?

Старуха развела руками, и фотографии выпали из ее нетвердых пальцев. Неловко нагнувшись, Настя принялась собирать их.

— Простите, что побеспокоила. И спасибо вам за все, — с чувством сказала она.

— Ну что вы. Мне приятно было поболтать с вами. Ко мне тоже редко заходят. Хотя теперь я точно знаю, кто придет следующим.

— Кто?

Старуха улыбнулась и погрозила Насте пальцем:

— La mort <Смерть (фр.)>, милая…

…Визит к старой даме не принес Насте облегчения. Она не узнала ровным счетом ничего, кроме имени мальчика и имени приходящей медсестры старухи с красивой фамилией Ламорт. У Кирюши тоже была красивая фамилия — Лангер. Но надпись на стекле он адресовал совершенно пустой квартире. Все то страшное, что произошло с ним, относилось к осени. А мальчик уехал в конце июня.

Но тогда все бессмысленно, бессмысленно, бессмысленно!

Как бессмысленно его “до свидания”!

С кем он прощался, ведь окно Кирюшиной комнаты видно только из окна мальчика?! Нужно успокоиться на том, что сказал ей следователь: Кирилл Лангер был безумен и не ведал, что творил!.. Как не ведают, что творят, божьи коровки. Не те, свихнувшиеся в страшном танце под обоями, а совсем другие, которых она видела на мониторе у Арика. Бегают сломя голову, зарабатывают очки… А может, “Lady-bird” не что иное, как название воздушного змея?..

Бегают сломя голову, зарабатывают очки… А по низу экрана бегут буквы и цифры. Цифры и буквы. Буквы!