— Странно, что вы до сих пор живы.
— Сам удивляюсь.
— Не проще ли развестись?
— Она не дает мне развода.
— Она вас так любит, бедняжка?
Настя тотчас же вспомнила все нелестные эпитеты, которыми награждала Быкова Марина. Каждый из них мог запросто сбить человека с ног. А может быть, и вправду любит?..
— Объективности ради скажу: это единственная женщина, в которой я вызываю стойкую ненависть.
— Тогда в чем же дело?
Быков обвел руками пространство:
— Во всем этом. Это очень дорого стоит. Она не хочет уходить просто так. Она хочет забрать у меня все. Галерею уже отобрала, а теперь хочет наложить лапу и на производство. До чего додумалась, мерзавка, — нанимает детективов, чтобы они следили за мной. Чтобы фиксировали каждый мой шаг.
— Что вы говорите! — посочувствовала Настя.
— А некоторые специалисты, в чьей компетенции я сильно сомневаюсь, даже роются в бухгалтерских книгах моей фирмы.
— Зачем?
— Чтобы ущучить двойную бухгалтерию, а потом меня же ею и шантажировать… Она пытается залезть в мои отношения с женщинами. И вытащить из них что-то особенно непристойное. Что-то оскорбляющее общественную мораль. Возможно даже, уголовно наказуемое.
— Уголовно наказуемое?
— Ведь нет никаких гарантий, что кто-то из приходящих ко мне моделей работает на нее. И нет никаких гарантий, что на следующее утро этот кто-то не побежит в ближайшее отделение милиции с заявлением об изнасиловании. Меня, несчастного, сажают в тюрьму, а эта сволочь берет в свои руки управление фирмой.
Быков призывно посмотрел на Настю и облизнул пересохшие губы.
— Надеюсь, вы не даете вашей жене… поводов для шантажа? — с надеждой спросила Настя.
— Даю… Еще как даю.
Нет, пожалуй, светильник с драконом не так отвратителен, как ей показалось на первый взгляд. Но у него есть один существенный недостаток: слишком уж близко к ложу он стоит. И слишком близко от Насти находится Быков. И ему ничего не стоит одними кончиками пальцев подтолкнуть ее к кровати. Она не удержит равновесие, шлепнется на драпировки — и пиши пропало!
Почувствовав кончики быковских пальцев в опасной близости от своего плеча, Настя резко развернулась на пятках и затрусила в сторону голубовато-желто-розовой Мицуко. И устроилась прямо перед ней, сложив ноги по-турецки.
Ничего не поделаешь, “лотос” ей не по зубам.
— Кто это? — спросила Настя. — Ваша модель?
— Одна из моих… моделей. — Подошедший Быков тоже сел перед Мицуко по-турецки.
— Она какая-то особенная.
— Все мои девушки выше всяких похвал.
— Но ведь она стоит не в общем зале. Значит…
— Это ничего не значит, дорогая. Это означает только одно: последнюю по времени работу. Я бился над ней около трех месяцев. Закончил только два дня назад.
Около трех месяцев… На первой странице Кирюшино-го дневника проставлена дата: “17 июля”. Сейчас конец октября, следовательно, по времени все сходится. Или практически все. Возможно, обрезанная фотография Мицуко сделана именно в ресторане “ШтандартЪ”, где ее окучивал Быков. В роскошных имперских декорациях, как сказала бы Марина. И Мицуко согласилась ему позировать, этой пухлой гадине с проволочными губами.
Возможно, она даже осталась здесь на ночь, закутанная в драпировки…
А Кирюша страдал. Знал обо всем об этом — и страдал.
Настя с неприязнью посмотрела на жидкие усики соперника брата. А он еще пытался ее поцеловать! А она еще пыталась накачаться его вином! Ужасно!
— Два дня назад?
— Да… А теперь нахожусь в бесплодных поисках новой музы… Впрочем, мне кажется, что не таких уж бесплодных.
— Есть положительные сдвиги?
— Еще какие!
Настя и опомниться не успела, как оплывший донжуан уже положил голову ей на колени. Не очень-то грациозно у него получилось, но брюшко, растекшееся по бокам, все-таки исчезло.
— Вы полагаете, что это я? — спросила Настя.
— А вы разве возражаете?
— Нет, но…
Определенно, у нее что-то не в порядке с головой. Или это сухое “Вазисубани” (Кирюша всегда называл его “Вася с зубами”), наложенное на джин-тоник, играет с Настей злую шутку? Или это из-за кольца? Или из-за помады, которую она вытащила у Мицуко из косметички? Или из-за волос, которые она так безжалостно обкорнала ровно наполовину? Или из-за Кирюшиной одежды? Или из-за его тяжелых, как утюги, “гриндеров”? Вздор, ведь сейчас же она сидит босиком!
А вот теперь еще и почетное звание музы. Как говорила Марина — “загорелая, обветренная, с зубами как у ротвейлера”? Ничего не скажешь, у Быкова странные представления об эфемерных спутницах художников.
— Значит, не возражаете?
Сама Мицуко, должно быть, сильно бы веселилась, увидев, как преуспевающий дизайнер окучивает “тупую деревенскую бабу”. Или вцепилась бы ей в волосы. Мицуко не из тех женщин, которых устраивает приставка “бывшая”.
Пусть даже и “бывшая муза”.
— Как ее зовут? — спросила Настя, безуспешно пытаясь сдвинуть с колен тюленью голову Быкова.
— Кого?
— Эту девушку?
— Я знал ее как Мицуко. Справедливости ради, ей очень шло это имя.
— А она видела этот светильник?
— Увы…
— Разве вы не показываете девушкам конечный результат их работы?
— Показываю, конечно. Я даже позвонил ей позавчера. Чтобы она заглянула на огонек.
— . И что же? Она отказалась?
— Нет. Она уже не могла отказаться. Она уже ничего не могла. — В голосе Быкова послышались меланхолические нотки.
Неужели взбалмошная Мицуко послала его к черту?
— Почему не могла?
— С ней произошла неприятная история…