Битвы божьих коровок - Страница 61

— Нет. Не боюсь.

— Не сомневаюсь.

— В каком смысле? — насторожился Пацюк.

В самом прямом, парень. Да и чего тебе бояться крови, если ты ее тазами с места на место таскаешь. Да еще по моргам бегаешь. Но ничего подобного Забелин вслух не произнес. Наоборот, осклабился в приветливой улыбке.

— Тебе привет от Крянгэ. Просил передать, что про сотенную помнит.

Кровь прилила к щекам Пацюка, и это тоже не укрылось от Забелина. Явно смутился, покраснел — интересно, почему? Потому что стыдно деньги не возвращать? Или потому, что Крянгэ застукал его в морге?

— Я тоже помню. — Пацюк посторонился, пропуская Забелина в кухню. Но тот даже не подумал пройти. Поворачиваться спиной к типу, у которого и на уме, и в кулаках, спрятанных в карманы, неизвестно что… Это извините!..

— Сначала ты. На правах, так сказать, хозяина…Кухня была самой обыкновенной. Холодильник у окна, стол у стены, несколько навесных шкафчиков, несколько давно вышедших из моды чеканок: “Девушка и лань”, “Девушка и березка”, “Девушка и лунный свет”. В окружении одинаковых, как патроны к “АКМ”, девушек можно было немного расслабиться. Слава богу, хоть здесь нет никакого намека на присутствие покойной. Однако будь его, забелинская, воля, он присовокупил бы к трем чеканкам еще две: “Девушка и таз с кровью”, “Девушка и опасная бритва”. И снабдил бы их соответствующим артикулом.

Сам же Пацюк опасным не выглядел. Во всяком случае, пока разливал по чашкам странную жидкость наглого, ярко-рубинового цвета.

— Это что такое? — удивился Забелин.

— Каркадэ, — пояснил Пацюк. — Цветочный чай. Очень полезный. Вам сколько сахару?

— Три. Нет, четыре.

Забелину предстоял серьезный разговор, который мог кончиться чем угодно. А перед “чем угодно” никогда не помешает накачаться дармовой глюкозкой.

Пока Пацюк заправлял забелинский чай сахаром, следователь крутил головой, изучая возможное поле боя. В кухне не особенно развернешься и состязания по вольной борьбе не проведешь — слишком тесно. Так что, вооружившись пистолетом и спрятав бритву, он до некоторой степени себя обезопасил. Никаких ножей в обозримом пространстве, никаких утюгов, паяльников, напильников, штопоров; никаких подсвечников и канделябров. И отбившихся от рук пестиков для картофельного пюре.

Можно приступать.

Забелин отхлебнул широко разрекламированный Пацюком каркадэ (оказавшийся на поверку самым обыкновенным компотом, в котором плавали скукоженные тельца каких-то цветов) и ласково, по-отечески, улыбнулся:

— Да, брат… Лицо у тебя не того. Не внушает оптимизма…

— Вы уже говорили об этом, — напомнил Пацюк.

— Что-то припоминаю. Часто тебя так накрывает?

И снова мочки пацюковских ушей вспыхнули, а на глаза навернулись слезы. Забелин сильно подозревал, что — крокодиловы.

— Не часто, — выдавил из себя Пацюк. — Редко. Никогда такого не было.

— Я сенную лихорадку имею в виду, — уточнил Забелин.

— Я тоже. — Лихорадочный румянец переместился с мочек на щеки.

— А ты что подумал? — продолжал донимать Пацюка следователь.

— Про сенную лихорадку… подумал.

— Тебе отлежаться надо. А не по моргам шастать. Кстати, ты что там делал?

Пацюк открыл было рот, снова закрыл его и ничего не сказал. Только волосы у него зашевелились. Именно зашевелились, издавая какое-то странное, едва уловимое ухом шипение. Забелин завороженно наблюдал за каплей слюны, приклеившейся к уголку пацюковского рта. Наверняка почище серной кислоты будет. Сейчас сорвется и упадет. И тогда прости-прощай чистенький пластмассовый столик. Прожжет до основания.

Но до порчи мебели дело не дошло. Пацюк слизнул слюну, судорожно дернул кадыком и спросил, глядя прямо в глаза Забелину:

— Вы зачем пришли?

— Кетотифен принес. И пиво, — Забелин достал из кармана плаща, который так и не снял, упаковку таблеток и маленькую бутылку.

— И все?

— Не все. Еще вот это.

Торжественный момент явления народу бывшей Главной Улики наступил. Забелин отогнул рукав и легко сдернул с запястья часы “Командирские”. С трогательной гравировкой на внутренней стороне: “Егору от папы”. Но передавать часы по назначению Забелин не спешил. Он повертел механизм в руках, поднес к уху и даже потряс им в воздухе.

Прямо перед носом Патока.

— Твои? И надпись имеется: “Егору от папы”.

— Мои. — Как ни странно, Пацюк не выказал никаких признаков беспокойства. — А я-то думал, что наконец от них избавился.

— Не избавился, дорогой мой, не избавился…

"А надо было бы избавиться в первую очередь”, — хотел сказать Забелин. Но промолчал.

— И где же вы их нашли, шеф? В сейфе, как всегда? Или в ватерклозете? Я их обычно там забываю… Или из буфета принесли?

— Думай. Думай.

— Ну, не знаю. — Пацюк наблюдал за Забелиным, явно заинтригованный. — В “рафике”?.. Оксана-секретарша подсуетилась?

— Опять не угадываешь.

— Сдаюсь. — Для убедительности Пацюк даже поднял руки.

Давай, Даня! Давай, Даниил Константинович Забелин! Сейчас все станет на свои места.

— На Пограничника Гарькавого, — с выражением, четко отделяя одно слово от другого, произнес Забелин. — Знакомый адрес?

Пацюк затравленно смотрел на Забелина. Ай парень, ай актер, ничего не скажешь! Сейчас будет разыгрывать удивление, потом — изумление, потом — оскорбленную невинность. А играет как! Надо же, прямо Смоктуновский тебе из “Гамлета” с черепом в обнимку… Верный “Макаров” и только что прирученная янтарная бритва приятно холодили забелинские бока, а сам он разглядывал стажера с детским любопытством Христа, только что вознесенного на небо.